Журавлёв Ростислав Петрович

Несмотря на то, что в период войны папа был еще совсем ребенком, но у него сохранилось много воспоминаний о том времени, таких детских, непосредственных, о которых он говорит с мальчишеским озорством и мудрой улыбкой одновременно, словно сама его история рождения дала ему силу воспринимать так даже самые тяжелые времена. Папа рассказывает:

– В самые первые годы жизни помню, что дома были женщины в основном, остальные на фронте, или еще где-то. Время военное – дисциплина железная. Мать тогда работала на 7-ом участке пути железной дороги, заместителем по кадрам. Дома оставалась бабушка в основном, занимаясь,  по хозяйству, в огороде. За мной было поручено смотреть тетушке, которая меня на 7 лет всего старше была. Я был очень любознательный, всегда куда-то убегал, за что ей очень попадало. Вот она придумала тогда меня на веревочку привязывать к ножке кровати. Я тогда ножницы припрятал и перерезал ее. Я великолепно знал, что всем не до меня и понимал это. Но мне одному скучно было. В 3 года я уже до базара ходил сам, в детсад ходил сам. Это километра два-три от дома. Никто тогда ребятишек не обижал, не воровал.

На четвертом году было мне первое задание. Мама и тетушки перекопали большую поляну и посадили там просо, я очень любил с ними туда приходить. К осени начали убирать урожай. Вот тут мне была работа: запрягали небольшую тележку, делали хомутик на корову (другого транспорта не найдешь, а на себе тащить далеко довольно-таки). Туда с коровой придут, нагрузят эти снопики, садят меня верхом на тележку, вожжи дадут…  Ну корова конечно, хорошо знала где дом- то, она и сама идет… Но главное, сидит там возчик! Никто пацана не обидит. Так и корову свистнули бы и это просо утащили: но сидит там хозяин, нельзя его трогать. А я довольный! Как же: мне такую рабо-о-о-ту поручили! Понимаешь, воспитание с чего начиналось? Работать не зазорно было, было зазорно, что я еще не умею что-то делать. Потом грядочки научили полоть, лучок срезать. А дальше – естественно, картошку копать, масло взбивать, за скотиной следить… Время голодное было. Ходили, собирали к супу лебеду, крапиву, капустные листья, свекольные листья. Ничего не пропадало, ничего не выкидывали. Помню, срезали нижние листья у свеклы и обжаривали их на сковородке. Как свекла начинает идти, так только одну ее и жарили недели две подряд. Ох, как она мне надоедала!

Помню, приходил к маме на работу. Очень много тогда в Топках эвакуированных было с Запада. Матери поручали разместить их по квартирам, и она часто со мной ходила. Меня все знали. К 1944-45 году, помню, ребятишек из Ленинграда привезли. Было очень страшно на них смотреть. В детсаде их никто не трогал – настолько они были беспомощные.

Было интересно слушать радио. Каждые 2-3 часа передавали сводку информбюро. О чем говорилось, я особо не понимал. Понимал, что война идет, где-то кого-то убивают, где-то какие-то немцы…Но мне нравился голос Левитана: «Внимание, внимание, говорит Совинформбюро». А после этого играла русская народная песня. Я всегда ждал эту песню.

Помню, бабушка плакала…и мама тоже…  Пришла почтальон (тогда к ее приходу все соседи обычно собирались). Принесла похоронку бабушке на моего дядю: «Ваш сын, Макар Николаевич, пропал без вести под городом Сумы…» Потом какой-то дядька еще пришел с письмом, о том, что Макар и его группа были в разведке и нарвались на засаду, попали под автоматную очередь… А у меня тогда такое впечатление было, что разведка – это куда-то за дом зашли, как мы с пацанами в войну играли с палками-автоматами. Не понятно было, почему мы играем и никого не убивают, а дядю Макара застрелили?

Весной 1945 года дома все разговоры были о том, что война заканчивается, бабушка, помню, все говорила: «Скоро Гераська придет», ждала ещё одного сына. Но он не пришел… Совсем незадолго до Победы пришла похоронка…  пришла похоронка… пришла похоронка…

Еще один дядя, Николай, в 1944 был тяжело ранен и находился в госпитале. Об этом уже знали. И как-то легче было. Он вернулся в г.Топки уже в 1946 году.

 Про день Победы папа рассказывает очень трогательно, возбужденно, с накатившей слезой:

 – День Победы я запомнил отлично. Все радовались, всё побросали, даже скотина мычала – водой ее не напоили. Как объявили, все на улицу выбежали! Двоюродный дядька, помню, пришел с фронта на самый День Победы и принес мне бутылочку сахара (почему-то сахар тогда в бутылках был). Все были такие ласковые, конфетки дарили.  А бабушка весь день проплакала – всего то неделю-две до Победы ее сын не дожил…»

В 1945 году стали приходить с войны мужчины. Кто раненый, кто после госпиталя, кто здоровый. Всё оживилось. Везде стройки по городу начались. Свадьбы запомнились, на улицах люди собирались, пели песни. Очень много было инвалидов.

Мама, как кадровый работник при железной дороге, курировала лагерь японских военнопленных. А мы, ребятишки, конечно, слонялись там рядом. Нам интересно было: японцы очень красиво делали игрушки из досточек, щепочек, пикульки, свистульки разные. А мы им копали и приносили лопухи, они их как-то готовили и ели – это для них было лакомство. А табачку если еще принесешь… это праздник! Они знали нас всех по именам, говорили по-русски простые слова, выражения. Мы их понимали.

После наплыва эвакуированных, а затем репрессированных, было много людей разных национальностей: чуваши, мордва, латыши, татары, чечены, ингуши… Мы, пацаны, с военных еще времен, понимали некоторые слова этих народов, пели частушки на разных языках, великолепно знали все праздники этих народов и куда, когда, к кому ходить – там нас угощали.  На одном квартале жило 8-10 национальностей. И все жили дружно. Привезли одному сено – все идут, стог метают, привезли другому картошку – все помогут выгрузить, дом кто-то строит – все придут, примут участие, в 2-3 дня дом ставили. Голодно было, но придет ребенок – ему хоть корочку хлеба да дадут. Не было равнодушных. Все знали – такое время. И никто из пацанов не возражал, не возмущался, что грядки полоть, что таскать, что копать надо. Так и жили, выживали. Взрослые детей порадовать старались, ребятишки стремились от них одобрение получить.